Автор: Мальчишка
Категория: Первый опыт, Наблюдатели, Потеря девственности
Добавлено: 09-01-2015
Оценка читателей: 5.69
Ступенька 5
Часть 1. В больнице.
Витька открыл глаза. Он лежал на спине ногами к окну. Окно было, какое – то не такое, как в их доме - гораздо больше и с форточкой. Она была открыта, легкий ветерок слегка колебал белую штору. Возле окна стоял небольшой стол, за которым на стуле сидела его мама и что – то читала. У противоположной стены стояла еще одна кровать, аккуратно застеленная синим одеялом, у изголовья лежала подушка в белой наволочке. Обе лежащие поверх одеяла Витькины руки в локтях были перевязаны белыми повязками. Хотелось пить.
«Мама!» - позвал Витька.
Мама продолжала читать.
«Мама!! Пить хочу» - почти крикнул Витька. Но это ему так казалось, что он кричал. На самом – то деле из его рта едва выполз еле слышный шепот.
На этот раз мама услышала, радостно встрепенулась:
«Очнулся! Глаза открыл!» - подошла к Витьке.
«Наконец – то!» - продолжала она : «Что, родной, что ты хочешь? Что тебе дать?»
«Пить» - прошептал Витька.
Мама схватила со стола пустой графин и метнулась к дверям: «Сейчас, сейчас!»
Мама скрылась за дверью. Сколько ее не было, Витька сказать не мог. Но вот она снова появилась в палате с полным графином в одной и стаканом – в другой руке. Присела к нему на постель, налила в стакан воды. Графин поставила на стол и освободившейся рукой приподняла Витькину голову, почти посадив его. От слабости Витька еле сидел. Его пошатывало из стороны в сторону. С трудом он сделал несколько глотков и стал клониться на спину. Мама помогла ему лечь.
Потом в палате появились, какие – то две тетеньки в белых халатах и белых же несуразных, на Витькин взгляд, шапочках. Одна из них присела, как мама, к Витьке на постель, держа в руках деревянную штуковину, напоминавшую пионерский горн, откинула одеяло и, задрав Витьке рубашку до самого горла, стала прикладывать эту штуковину к Витькиной груди. Другой конец она упирала себе в ухо, низко наклоняясь над Витькой. Поелозив по груди, она осторожно перевернула Витьку на живот и стала так же елозить по спине. Снова перевернула на спину, улыбнулась. Провела своей прохладной рукой по Витькиной голове, встала и сказала, повернувшись к маме:
«Ну, все! Жить будет»
Мама и другая тетенька тоже улыбались….
Прошло несколько дней, мама ушла домой. Витька оказался в большой общей палате. Теперь он уже свободно, хотя и не без труда, мог сидеть на постели, и даже опускать на пол ноги. Сидя на постели, он с любопытством оглядывал комнату. Комната была большая. Витькина кровать стояла справа от двери в углу. На противоположной от Витьки стене было аж три больших окна с белыми шторами. В комнате было десятка два, отделенных друг от друга белыми тумбочками, кроватей с одинаковыми синими одеялами и белыми простынями.
На некоторых тумбочках стояли миски, белые фаянсовые кружки, лежали ложки, куски белого хлеба, еще что – то. На кроватях лежали и сидели дети – мальчики и девочки, почти все Витькиного возраста. Были и постарше. И все одинаково подстриженные наголо. Кровать рядом с Витькой была пуста, хотя и по всему видно было, что она занята: одеяло было откинуто, на подушке лежала кукла в цветастом платье. На тумбочке лежала книга и небольшой костяной гребень, и, как на других, миска, белая фаянсовая кружка, ложка. На тумбочке, стоящей у Витькиной кровати, тоже расположились миска с кружкой и ложка. Лежал здесь и кусочек мыла.
Во всем теле ощущалась слабость, руки были тяжелыми. Повязки с них уже сняли. В локтевых сгибах чернели маленькие пятнышки от внутривенных уколов. В голове шумело. Пока Витька сидел, приходя в себя, у его кровати появилась девочка лет двенадцати, тринадцати с остриженной наголо головой. Одета она была в балахонистого вида не то платье, не то ночнушку, едва доходившую до мосластых коленок.
- «Ой! У меня сосед появился!» - воскликнула она, по хозяйски усаживаясь на соседнюю койку:
- «Тебя как зовут? Меня – Маша. Ты когда поступил сюда?».
- «Витька» - промямлил в ответ Витька: «Меня привезли. А когда – не знаю».
- «А в каком классе?»
- «Во второй перешел»
Маша взяла с подушки куклу и занялась ею, начисто потеряв всякий интерес к Витьке.
Витька лежал на спине, уставившись в потолок, и вдруг почувствовал, что ему хочется писать. С мамой все было просто: стоило ему захотеть, мама тут же доставала из - под кровати стеклянную штуковину, которую почему – то называла «уткой». Витька сначала сел на кровати, спустил ноги и сполз на пол. Заглянул под кровать, но никакой «утки» там не увидел. Значит надо идти в туалет. Это он усвоил, будучи в санатории. Держась за кровать, Витька встал. Ноги дрожали и не хотели держать тяжесть его тела. Он сделал шаг, другой и шлепнулся на пол. Маша, услышав шлепок, обернулась, бросила на кровать куклу и стала поднимать Витьку.
- «Ты чего?»
- «Писать хочу»
Маша помогла Витьке подняться на ноги и, обняла его одной рукой:
«Пойдем. Я тебя отведу»
С помощью Маши Витька кое - как добрел до туалета, но перед дверьми Маша остановилась в нерешительности: вести Витьку в туалет для девочек ей было не резон, а самой идти с ним в туалет для мальчиков ей было стыдно. Они замерли в нерешительности, но тут из туалета вышел белобрысый крепыш лет тринадцати.
- «Миша! Помоги мальчику!» обрадованно вскинулась Маша.
Ни слова не говоря, Миша перехватил Витьку и скрылся с ним за дверью туалета, а Маша улепетнула к себе в палату. Сделав, что нужно Витька не вернулся в палату, а стал, держась за подоконники, стены, ходить по коридору. Устав, он вернулся в палату и лег на койку. После ужина он уже сам без посторонней помощи, еще держась за стены, смог дойти до туалета, а потом продолжил свою тренировку. Теперь у него получалось уже лучше. Устав от ходьбы по коридору Витька вернулся в палату, забрался под одеяло и уснул довольный собой.
Проснулся он от довольно громкого шёпота:
-«Мишаа! Ну, ты чего, в самом деле! Отстань» - Витька узнал Машин голос.
Очнувшись окончательно от сна, Витька с интересом стал прислушиваться к звукам, доносящимся с соседней койки.
-«Да ладно, тебе! Чего кочевряжишься!» - долетел до Витьки мальчишеский голос: «Вон, Кольке же давала».
-«Да ну тебя! Ну и что, что Кольке давала! Каждому давать – не успеешь штаны снимать!» - хихикнула Маша.
- «Что снимать? Вы же все и так без них ходите, в одной рубашке» - отпарировал Миша.
Кровать отчаянно заскрипела.
- «Мишка!» - раздался недовольный шепот: «Иди вон к Клавке! Она не против».
- «Да ну ее. Я с тобой хочу» - донеслось до Витькиных ушей. В тусклом свете синей лампочки, висящей над дверью палаты, он разглядел, как Миша вырвал – таки одеяло из Машиных рук, откинул его в сторону на пол и улегся на лежащую на спине Машу. Койка недовольно заскрипела, принимая на себя дополнительную тяжесть.
«Мишка! Осторожнее! Ведь там болит еще!» - раздался почти визг Маши.
- «Тише, вы! Спать не даете!» - донесся из темноты палаты чей - то раздраженный голос.
Машина кровать теперь ритмично скрипела пружинами. Витьке было видно, как в такт этому скрипу поднимается и опускается Мишина белая задница. Под этот скрип Витька снова уснул и проснулся только, когда пришла медсестра и, тронув его за плечо: «Просыпайся, соня!», сунула ему под мышку градусник. Повернувшись к Маше, она и ей сделала то же самое. Витька, вспомнив ночное происшествия, с интересом смотрел на Машу, но никаких следов случившегося ни на лице, ни в фигуре Маши не находил.
«Завтракать! Завтракать!» - в палату въехало две тележки, похожие на те, в санатории. Толкали их две молоденькие медсестры в белых халатах и с белыми косынками на головах.
Одна из них разносила ребятам большие краюхи ослепительно белого мягкого хлеба, а другая наливала в миски какое – то сероватое варево. На Витькину тумбочку тоже была положена краюха с предупреждением, что съедать ее сразу всю не стоит. Это порция на весь день: завтрак, обед, и на ужин еще должно остаться. Поставили перед ним и миску с варевом.
После завтрака, когда все те же молоденькие медсестры собрали пустые миски и увезли, в палату вошел высокий в очках дяденька в белом халате и в белой же несуразной, на взгляд Витьки, шапочке. Поскольку кровать Витьки была у дверей, дяденька к нему первому и подошел. Осмотр не занял много времени.
После обхода, когда каждый в палате занялся своими делами, Витька снова ходил по коридору. Теперь он двигался хотя и медленно, но, почти не держась за подоконник.
Через пару дней таких упражнений он уже вполне уверенно мог дойти до туалета, умывальника. А еще через тройку его перевели в палату, где были одни мальчики разных возрастов. Самым младшим оказался Витька. Трое мальчиков были лет по четырнадцати. Оказался здесь и тот самый Миша, что водил его в туалет. В палате этой не было той гнетущей тишины, что висела в предыдущей, в которой Витька провел несколько дней после ухода мамы. Мальчишки веселились в меру возможностей. А вечером, когда приходила медсестра, объявляла «отбой», погасив висящую под потолком люстру, зажигала взамен ее, одиноко торчащую над дверью синюю лампу, и уходила, начинались разговоры о ведьмах, привидениях, но мало по малу старшие ребята переходили к теме о девчонках. Сначала разговор вертелся вокруг достоинств Маши, Ксюши, Тани, Клавы – девочек тринадцати, четырнадцати лет. Обсуждались размеры сисек, округлости их попочек. Ну и, конечно, возникал разговор, кто кому дал. Таню, самую старшую из девочек, как выяснилось, уже не по одному разу попробовали и Коля, и Миша.
И тут первенствовал Коля – белобрысый крепыш четырнадцати лет.
- «Расскажи, расскажи, как ты Машке целку ломал!» - попросил кто – то из мальчишек.
- «Да ну вас! Чего рассказывать?» - стеснялся Коля: «Затащил в клизменную, положил на кушетку и вдул. Чего еще».
- «А как ты ее тащил? А она чего – упиралась?».
- «Да нет. Она особенно и не упиралась. Так, для виду».
- «А когда ты ей вдул – она чего?»
- «Ну, так она же целка была. Конечно, ей больно стало. Она и вскрикнула, да я ей ладошкой рот зажал, чтобы не орала».
- «Ну а дальше?»
- «А что «дальше»? Целку порвал и ебать начал».
- «А она?»
- «Ну, ей же больно, она и хныкала. Слезы лила. И все просила «Коля! По - тише. Больно - же!». А я, знай, ебу ее. У нее пизденка – то маленькая, хуй еле протискивался. Самому не фонтан даже было. А потом у нее там как – то мокро стало, и хуй уже свободнее, почти как у Таньки, скользил».
- «Ну, а потом?»
- «А что «потом»? Наебался, вынул хуй, встал. Хуй, яйца - в крови. У нее на пизде, на животе тоже кровища, И из пизды на кушетку течет. Она тоже встала, за пизду рукой держится, носом хлюпает. По щекам слезы. Говорю ей: «Не хнычь – через день заживет» Подвел ее к ванне, поднял, в ванну поставил. Рубашку с нее снял, чтоб не замочить. Воду открыл маленько, чтобы не сильно шуметь. Говорю: «Помой пизду – то». Сам трусы снял и тоже в ванну залез. Она помылась, я стал с хуя кровь смывать. Ну, оделись, и пошли каждый к себе».
Мальчишки восхищенно смотрели на Колю – «Вот это да! Девчонке целку сломал!»
Из этого рассказа Витька запомнил, что когда девочку ебут первый раз – «ломают целку» - ей бывает больно.
Дни текли однообразно: утром ребятам, еще не отошедшим от сна, медсестра сует под мышки градусники, потом умывание, потом привозят тележки – одну с большими снежной белизны и пышными полу-буханками хлеба, а другая с мисками, ложками и кружками. Все это разносилось нянечками по ребячьим тумбочкам. Потом въезжала и третья тележка с двумя огромными кастрюлями, в одной из которых была какая – то неопределенного цвета не то каша, не то суп. В другой – горячий душистый чай. И то, и другое нянечки разливали приличных размеров половниками по мискам и кружкам.
Ну а после завтрака приходил доктор, вернее «докторша», потому что это была женщина лет сорока, сопровождаемая медсестрой, которая несла целую стопку папок с историями болезни. Докторша подходила к кровати, присаживалась на край, сестра отыскивала папку с фамилией, лежащего на ковати, и подавала ей. Начинался «медосмотр». Потом, когда докторша покидала палату, спустя некоторое время появлялась другая медсестра, и начинались «процедуры»: кому – то прямо здесь, в палате делали уколы, других куда – то уводили, и возвращались уведённые через час, полтора. Наконец, в палату снова въезжали тележки с мисками, ложками, кружками, с кастрюлями. Обед состоял из двух блюд супа и серого цвета котлеты с кашей. Все это запивалось компотом их сухофруктов. После обеда наступал «мертвый час», когда запрещалось выходить из палаты, разве что, только в туалет справить нужду.
А потом наступало время родственников. В палаты их не допускали, они выстраивались внизу на дорожке. Мальчишки, облепив подоконники, выглядывали каждый своих родителей, поднимался гвалт, в котором мало было что разобрать. Но все – таки мальчишки каким – то образом умудрялись сообщать стоящим внизу свои нужды и пожелания. К Витьке всегда приходила бабушка. Приносила она «передачу»: вкусную рисовую молочную кашу в кастрюльке, в небольшом черном чугунке обязательно легкий супчик на курином бульоне с кусочком мяса. И, конечно, кисть сладкого винограда, пару яблок или нежных, «не тронь меня, а то я потеку», персиков. Иногда в передаче были и темно красные помидоры, которые съедать можно было только в присутствии медсестры, следившей за тем, чтобы с помидора была содрана вся кожица и выбраны все семечки.
Хотя после больничного обеда до передачи проходило не так уж много времени, Витька буквально в считанные минуты управлялся с принесенным бабушкой. И уже через минут десять отправлял освободившуюся посуду обратно….
Дни шли своей чередой, Витька под воздействием лекарств и врачебных процедур креп.
Когда в очередной раз бабушка принесла передачу, неожиданно было объявлено, что Витькино лечение окончено, и его выписывают из больницы домой. Это было как гром с ясного неба. Дело в том, что в больнице строжайше было запрещено находиться в домашней одежде и даже хранить ее в палате. Когда Витьку в беспамятстве привезли, его переодели в больничное - полосатые хлопчатобумажные штаны и такую же куртку. В этой одежде он и носился теперь по коридору с мальчишками в догонялки.
Бабушка, не зная, что Витьку выписывают, одежду для него не принесла. Передачу Витька, тем не менее, быстренько умял – не нести же обратно домой. Но что было делать с одеждой – вот ВОПРОС!!! Больничную одежду с него сняли, и нянечка тут же унесла ее из палаты. Пришлось бабушке снять с себя кофту, одетую ею в дополнение к платью по случаю прохладной уже осенней погоды. Витька закутался в нее, закатав рукава, и в таком виде отправился с бабушкой домой. Погода стояла тихая, солнечная, поэтому Витька и бабушка не очень – то и расстраивались, что на Витьке ничего кроме бабушкиной кофты нет. Без приключений выбрались они из больничного парка, состоявшего из высоченных карагачей, осыпавших уже пожелтевшую листву, пересекли громадный, обнесенный прозрачным забором из колючей проволоки пустырь, все пространство которого в летнее время было сплошь покрыто ярко красными маками, и вышли на улицу Токтогула, проезжая часть которой была покрыта бутовым камнем, и через несколько кварталов уже подходили к дому.
Витька заторопился, дернул ручку калитки и очутился в родном дворе с небольшим садиком с тремя высокими вишневыми деревьями, двумя яблонями белый налив и одним персиковым деревом. И какой же родной показалась ему чугунная на одну конфорку печка – буржуйка, стоявшая посреди хозяйственной части двора!
И тут он увидел на дорожке, идущей вглубь садика, девочку по возрасту его ровесницу. В первый момент Витька оторопел, в сердце его кольнула даже некое чувство ревности: это еще что такое! Какие еще черти и зачем принесли сюда эту непрошеную гостью? Девочка тоже смотрела на Витьку с удивлением широко открытыми глазами.
(Интересно? Читай следующую часть)
Часть 1. В больнице.
Витька открыл глаза. Он лежал на спине ногами к окну. Окно было, какое – то не такое, как в их доме - гораздо больше и с форточкой. Она была открыта, легкий ветерок слегка колебал белую штору. Возле окна стоял небольшой стол, за которым на стуле сидела его мама и что – то читала. У противоположной стены стояла еще одна кровать, аккуратно застеленная синим одеялом, у изголовья лежала подушка в белой наволочке. Обе лежащие поверх одеяла Витькины руки в локтях были перевязаны белыми повязками. Хотелось пить.
«Мама!» - позвал Витька.
Мама продолжала читать.
«Мама!! Пить хочу» - почти крикнул Витька. Но это ему так казалось, что он кричал. На самом – то деле из его рта едва выполз еле слышный шепот.
На этот раз мама услышала, радостно встрепенулась:
«Очнулся! Глаза открыл!» - подошла к Витьке.
«Наконец – то!» - продолжала она : «Что, родной, что ты хочешь? Что тебе дать?»
«Пить» - прошептал Витька.
Мама схватила со стола пустой графин и метнулась к дверям: «Сейчас, сейчас!»
Мама скрылась за дверью. Сколько ее не было, Витька сказать не мог. Но вот она снова появилась в палате с полным графином в одной и стаканом – в другой руке. Присела к нему на постель, налила в стакан воды. Графин поставила на стол и освободившейся рукой приподняла Витькину голову, почти посадив его. От слабости Витька еле сидел. Его пошатывало из стороны в сторону. С трудом он сделал несколько глотков и стал клониться на спину. Мама помогла ему лечь.
Потом в палате появились, какие – то две тетеньки в белых халатах и белых же несуразных, на Витькин взгляд, шапочках. Одна из них присела, как мама, к Витьке на постель, держа в руках деревянную штуковину, напоминавшую пионерский горн, откинула одеяло и, задрав Витьке рубашку до самого горла, стала прикладывать эту штуковину к Витькиной груди. Другой конец она упирала себе в ухо, низко наклоняясь над Витькой. Поелозив по груди, она осторожно перевернула Витьку на живот и стала так же елозить по спине. Снова перевернула на спину, улыбнулась. Провела своей прохладной рукой по Витькиной голове, встала и сказала, повернувшись к маме:
«Ну, все! Жить будет»
Мама и другая тетенька тоже улыбались….
Прошло несколько дней, мама ушла домой. Витька оказался в большой общей палате. Теперь он уже свободно, хотя и не без труда, мог сидеть на постели, и даже опускать на пол ноги. Сидя на постели, он с любопытством оглядывал комнату. Комната была большая. Витькина кровать стояла справа от двери в углу. На противоположной от Витьки стене было аж три больших окна с белыми шторами. В комнате было десятка два, отделенных друг от друга белыми тумбочками, кроватей с одинаковыми синими одеялами и белыми простынями.
На некоторых тумбочках стояли миски, белые фаянсовые кружки, лежали ложки, куски белого хлеба, еще что – то. На кроватях лежали и сидели дети – мальчики и девочки, почти все Витькиного возраста. Были и постарше. И все одинаково подстриженные наголо. Кровать рядом с Витькой была пуста, хотя и по всему видно было, что она занята: одеяло было откинуто, на подушке лежала кукла в цветастом платье. На тумбочке лежала книга и небольшой костяной гребень, и, как на других, миска, белая фаянсовая кружка, ложка. На тумбочке, стоящей у Витькиной кровати, тоже расположились миска с кружкой и ложка. Лежал здесь и кусочек мыла.
Во всем теле ощущалась слабость, руки были тяжелыми. Повязки с них уже сняли. В локтевых сгибах чернели маленькие пятнышки от внутривенных уколов. В голове шумело. Пока Витька сидел, приходя в себя, у его кровати появилась девочка лет двенадцати, тринадцати с остриженной наголо головой. Одета она была в балахонистого вида не то платье, не то ночнушку, едва доходившую до мосластых коленок.
- «Ой! У меня сосед появился!» - воскликнула она, по хозяйски усаживаясь на соседнюю койку:
- «Тебя как зовут? Меня – Маша. Ты когда поступил сюда?».
- «Витька» - промямлил в ответ Витька: «Меня привезли. А когда – не знаю».
- «А в каком классе?»
- «Во второй перешел»
Маша взяла с подушки куклу и занялась ею, начисто потеряв всякий интерес к Витьке.
Витька лежал на спине, уставившись в потолок, и вдруг почувствовал, что ему хочется писать. С мамой все было просто: стоило ему захотеть, мама тут же доставала из - под кровати стеклянную штуковину, которую почему – то называла «уткой». Витька сначала сел на кровати, спустил ноги и сполз на пол. Заглянул под кровать, но никакой «утки» там не увидел. Значит надо идти в туалет. Это он усвоил, будучи в санатории. Держась за кровать, Витька встал. Ноги дрожали и не хотели держать тяжесть его тела. Он сделал шаг, другой и шлепнулся на пол. Маша, услышав шлепок, обернулась, бросила на кровать куклу и стала поднимать Витьку.
- «Ты чего?»
- «Писать хочу»
Маша помогла Витьке подняться на ноги и, обняла его одной рукой:
«Пойдем. Я тебя отведу»
С помощью Маши Витька кое - как добрел до туалета, но перед дверьми Маша остановилась в нерешительности: вести Витьку в туалет для девочек ей было не резон, а самой идти с ним в туалет для мальчиков ей было стыдно. Они замерли в нерешительности, но тут из туалета вышел белобрысый крепыш лет тринадцати.
- «Миша! Помоги мальчику!» обрадованно вскинулась Маша.
Ни слова не говоря, Миша перехватил Витьку и скрылся с ним за дверью туалета, а Маша улепетнула к себе в палату. Сделав, что нужно Витька не вернулся в палату, а стал, держась за подоконники, стены, ходить по коридору. Устав, он вернулся в палату и лег на койку. После ужина он уже сам без посторонней помощи, еще держась за стены, смог дойти до туалета, а потом продолжил свою тренировку. Теперь у него получалось уже лучше. Устав от ходьбы по коридору Витька вернулся в палату, забрался под одеяло и уснул довольный собой.
Проснулся он от довольно громкого шёпота:
-«Мишаа! Ну, ты чего, в самом деле! Отстань» - Витька узнал Машин голос.
Очнувшись окончательно от сна, Витька с интересом стал прислушиваться к звукам, доносящимся с соседней койки.
-«Да ладно, тебе! Чего кочевряжишься!» - долетел до Витьки мальчишеский голос: «Вон, Кольке же давала».
-«Да ну тебя! Ну и что, что Кольке давала! Каждому давать – не успеешь штаны снимать!» - хихикнула Маша.
- «Что снимать? Вы же все и так без них ходите, в одной рубашке» - отпарировал Миша.
Кровать отчаянно заскрипела.
- «Мишка!» - раздался недовольный шепот: «Иди вон к Клавке! Она не против».
- «Да ну ее. Я с тобой хочу» - донеслось до Витькиных ушей. В тусклом свете синей лампочки, висящей над дверью палаты, он разглядел, как Миша вырвал – таки одеяло из Машиных рук, откинул его в сторону на пол и улегся на лежащую на спине Машу. Койка недовольно заскрипела, принимая на себя дополнительную тяжесть.
«Мишка! Осторожнее! Ведь там болит еще!» - раздался почти визг Маши.
- «Тише, вы! Спать не даете!» - донесся из темноты палаты чей - то раздраженный голос.
Машина кровать теперь ритмично скрипела пружинами. Витьке было видно, как в такт этому скрипу поднимается и опускается Мишина белая задница. Под этот скрип Витька снова уснул и проснулся только, когда пришла медсестра и, тронув его за плечо: «Просыпайся, соня!», сунула ему под мышку градусник. Повернувшись к Маше, она и ей сделала то же самое. Витька, вспомнив ночное происшествия, с интересом смотрел на Машу, но никаких следов случившегося ни на лице, ни в фигуре Маши не находил.
«Завтракать! Завтракать!» - в палату въехало две тележки, похожие на те, в санатории. Толкали их две молоденькие медсестры в белых халатах и с белыми косынками на головах.
Одна из них разносила ребятам большие краюхи ослепительно белого мягкого хлеба, а другая наливала в миски какое – то сероватое варево. На Витькину тумбочку тоже была положена краюха с предупреждением, что съедать ее сразу всю не стоит. Это порция на весь день: завтрак, обед, и на ужин еще должно остаться. Поставили перед ним и миску с варевом.
После завтрака, когда все те же молоденькие медсестры собрали пустые миски и увезли, в палату вошел высокий в очках дяденька в белом халате и в белой же несуразной, на взгляд Витьки, шапочке. Поскольку кровать Витьки была у дверей, дяденька к нему первому и подошел. Осмотр не занял много времени.
После обхода, когда каждый в палате занялся своими делами, Витька снова ходил по коридору. Теперь он двигался хотя и медленно, но, почти не держась за подоконник.
Через пару дней таких упражнений он уже вполне уверенно мог дойти до туалета, умывальника. А еще через тройку его перевели в палату, где были одни мальчики разных возрастов. Самым младшим оказался Витька. Трое мальчиков были лет по четырнадцати. Оказался здесь и тот самый Миша, что водил его в туалет. В палате этой не было той гнетущей тишины, что висела в предыдущей, в которой Витька провел несколько дней после ухода мамы. Мальчишки веселились в меру возможностей. А вечером, когда приходила медсестра, объявляла «отбой», погасив висящую под потолком люстру, зажигала взамен ее, одиноко торчащую над дверью синюю лампу, и уходила, начинались разговоры о ведьмах, привидениях, но мало по малу старшие ребята переходили к теме о девчонках. Сначала разговор вертелся вокруг достоинств Маши, Ксюши, Тани, Клавы – девочек тринадцати, четырнадцати лет. Обсуждались размеры сисек, округлости их попочек. Ну и, конечно, возникал разговор, кто кому дал. Таню, самую старшую из девочек, как выяснилось, уже не по одному разу попробовали и Коля, и Миша.
И тут первенствовал Коля – белобрысый крепыш четырнадцати лет.
- «Расскажи, расскажи, как ты Машке целку ломал!» - попросил кто – то из мальчишек.
- «Да ну вас! Чего рассказывать?» - стеснялся Коля: «Затащил в клизменную, положил на кушетку и вдул. Чего еще».
- «А как ты ее тащил? А она чего – упиралась?».
- «Да нет. Она особенно и не упиралась. Так, для виду».
- «А когда ты ей вдул – она чего?»
- «Ну, так она же целка была. Конечно, ей больно стало. Она и вскрикнула, да я ей ладошкой рот зажал, чтобы не орала».
- «Ну а дальше?»
- «А что «дальше»? Целку порвал и ебать начал».
- «А она?»
- «Ну, ей же больно, она и хныкала. Слезы лила. И все просила «Коля! По - тише. Больно - же!». А я, знай, ебу ее. У нее пизденка – то маленькая, хуй еле протискивался. Самому не фонтан даже было. А потом у нее там как – то мокро стало, и хуй уже свободнее, почти как у Таньки, скользил».
- «Ну, а потом?»
- «А что «потом»? Наебался, вынул хуй, встал. Хуй, яйца - в крови. У нее на пизде, на животе тоже кровища, И из пизды на кушетку течет. Она тоже встала, за пизду рукой держится, носом хлюпает. По щекам слезы. Говорю ей: «Не хнычь – через день заживет» Подвел ее к ванне, поднял, в ванну поставил. Рубашку с нее снял, чтоб не замочить. Воду открыл маленько, чтобы не сильно шуметь. Говорю: «Помой пизду – то». Сам трусы снял и тоже в ванну залез. Она помылась, я стал с хуя кровь смывать. Ну, оделись, и пошли каждый к себе».
Мальчишки восхищенно смотрели на Колю – «Вот это да! Девчонке целку сломал!»
Из этого рассказа Витька запомнил, что когда девочку ебут первый раз – «ломают целку» - ей бывает больно.
Дни текли однообразно: утром ребятам, еще не отошедшим от сна, медсестра сует под мышки градусники, потом умывание, потом привозят тележки – одну с большими снежной белизны и пышными полу-буханками хлеба, а другая с мисками, ложками и кружками. Все это разносилось нянечками по ребячьим тумбочкам. Потом въезжала и третья тележка с двумя огромными кастрюлями, в одной из которых была какая – то неопределенного цвета не то каша, не то суп. В другой – горячий душистый чай. И то, и другое нянечки разливали приличных размеров половниками по мискам и кружкам.
Ну а после завтрака приходил доктор, вернее «докторша», потому что это была женщина лет сорока, сопровождаемая медсестрой, которая несла целую стопку папок с историями болезни. Докторша подходила к кровати, присаживалась на край, сестра отыскивала папку с фамилией, лежащего на ковати, и подавала ей. Начинался «медосмотр». Потом, когда докторша покидала палату, спустя некоторое время появлялась другая медсестра, и начинались «процедуры»: кому – то прямо здесь, в палате делали уколы, других куда – то уводили, и возвращались уведённые через час, полтора. Наконец, в палату снова въезжали тележки с мисками, ложками, кружками, с кастрюлями. Обед состоял из двух блюд супа и серого цвета котлеты с кашей. Все это запивалось компотом их сухофруктов. После обеда наступал «мертвый час», когда запрещалось выходить из палаты, разве что, только в туалет справить нужду.
А потом наступало время родственников. В палаты их не допускали, они выстраивались внизу на дорожке. Мальчишки, облепив подоконники, выглядывали каждый своих родителей, поднимался гвалт, в котором мало было что разобрать. Но все – таки мальчишки каким – то образом умудрялись сообщать стоящим внизу свои нужды и пожелания. К Витьке всегда приходила бабушка. Приносила она «передачу»: вкусную рисовую молочную кашу в кастрюльке, в небольшом черном чугунке обязательно легкий супчик на курином бульоне с кусочком мяса. И, конечно, кисть сладкого винограда, пару яблок или нежных, «не тронь меня, а то я потеку», персиков. Иногда в передаче были и темно красные помидоры, которые съедать можно было только в присутствии медсестры, следившей за тем, чтобы с помидора была содрана вся кожица и выбраны все семечки.
Хотя после больничного обеда до передачи проходило не так уж много времени, Витька буквально в считанные минуты управлялся с принесенным бабушкой. И уже через минут десять отправлял освободившуюся посуду обратно….
Дни шли своей чередой, Витька под воздействием лекарств и врачебных процедур креп.
Когда в очередной раз бабушка принесла передачу, неожиданно было объявлено, что Витькино лечение окончено, и его выписывают из больницы домой. Это было как гром с ясного неба. Дело в том, что в больнице строжайше было запрещено находиться в домашней одежде и даже хранить ее в палате. Когда Витьку в беспамятстве привезли, его переодели в больничное - полосатые хлопчатобумажные штаны и такую же куртку. В этой одежде он и носился теперь по коридору с мальчишками в догонялки.
Бабушка, не зная, что Витьку выписывают, одежду для него не принесла. Передачу Витька, тем не менее, быстренько умял – не нести же обратно домой. Но что было делать с одеждой – вот ВОПРОС!!! Больничную одежду с него сняли, и нянечка тут же унесла ее из палаты. Пришлось бабушке снять с себя кофту, одетую ею в дополнение к платью по случаю прохладной уже осенней погоды. Витька закутался в нее, закатав рукава, и в таком виде отправился с бабушкой домой. Погода стояла тихая, солнечная, поэтому Витька и бабушка не очень – то и расстраивались, что на Витьке ничего кроме бабушкиной кофты нет. Без приключений выбрались они из больничного парка, состоявшего из высоченных карагачей, осыпавших уже пожелтевшую листву, пересекли громадный, обнесенный прозрачным забором из колючей проволоки пустырь, все пространство которого в летнее время было сплошь покрыто ярко красными маками, и вышли на улицу Токтогула, проезжая часть которой была покрыта бутовым камнем, и через несколько кварталов уже подходили к дому.
Витька заторопился, дернул ручку калитки и очутился в родном дворе с небольшим садиком с тремя высокими вишневыми деревьями, двумя яблонями белый налив и одним персиковым деревом. И какой же родной показалась ему чугунная на одну конфорку печка – буржуйка, стоявшая посреди хозяйственной части двора!
И тут он увидел на дорожке, идущей вглубь садика, девочку по возрасту его ровесницу. В первый момент Витька оторопел, в сердце его кольнула даже некое чувство ревности: это еще что такое! Какие еще черти и зачем принесли сюда эту непрошеную гостью? Девочка тоже смотрела на Витьку с удивлением широко открытыми глазами.
(Интересно? Читай следующую часть)
Опубликуйте свой порно рассказ на нашем сайте!