Она смотрелась в маленькое зеркальце и подводила ресницы. В коротеньком халатике, положив ногу на ногу, откинув густые волосы назад. Халатик был очень коротким и не скрывал почти ничего: гладкая и упругая нога была видна по всей длине. А он, прислонившись к дверному косяку, в который раз украдкой разглядывал её. Вспоминал, как преображалась эта ножка на высоком каблуке, превращавшим просто красоту в королевское величие, сияние подиумов, вспышки фотокамер, зеркальные полы и бриллианты. Сдержанность и холодное презрения. В душе он проклинал тех, кто придумал «шпильки» …

До воя в душе он не хотел, чтобы она была его матерью. Матерью-одиночкой, родившей его в 15 лет и воспитавшей его без отца (ему уже 17, а ей всего лишь 32!). Он выглядел старше своих лет. Ей же напротив никак нельзя было дать больше 25. Это делало их почти ровесниками.

Она была красивой. Ах, какой она была красивой! Светло-русые волосы, серые глаза, гибкое тело, и ноги, которых в реальной жизни не бывает. Только в кино, да на глянцевых страницах дорогих журналов.

Упругие и плавные движения, нервная, чувствительная кожа и звонкий певучий голос, в котором внезапно и быстро менялись эмоции... До какой же степени всё это не походило на него – высокого, медлительного и угрюмого, темноволосого и кареглазого.

Она не «облизывала» его, как мать единственного сына, а вела себя по-приятельски, как старшая сестра, спешившая убежать к своим подругам. Как некоторые матери она легкомысленно и небрежно переодевалась в его присутствии.

Иногда остановившись, мимоходом, она окидывала его с ног до головы оценивающим взглядом, смотрела ему прямо в глаза и резко отворачивалась: «Уже мужчина? Нет, сопляк недоделанный. Тебе никогда не дорасти…».

Он молча проглатывал это и пытался дорасти. Занимался каратэ и вольной борьбой. Нашёл работу, на которой зарабатывал больше её. Активно искал близости со сверстницами, с одной лишь целью: обойти хоть в чём-то эту женщину. Достичь больших успехов на этом поприще ему не удалось – всего лишь две интимные встречи. Он не понимал, с кем он соревновался и зачем, зато отлично понимал, что не дотягивает.

Она безраздельно властвовала в доме. С раннего детства она управляла им одной лишь своей красотой, не прибегая к окрикам и рукоприкладству. С безошибочным чутьём красивой женщины она чувствовала, что мужчины вынуждены ей подчиняться и безжалостно этим пользовалась, не давая ничего взамен.

Как многие красивые женщины всегда оставалась одна. Отчасти из-за того, что коллектив на работе преимущественно был женский. Но в основном из-за трусости мужчин, боявшихся красоты и дамского высокомерия.

Потом начались вечеринки, с которых она возвращалась подвыпившей. Измученная воздержанием, задёрганная собственным я, она долго и бесцельно металась по комнатам, изливая желчь на сына, пила кофе, падала в кровать, долго ворочалась и, наконец, засыпала со сброшенным одеялом с раскинутыми обнажёнными ногами. А он стоял в дверях её спальни, подолгу смотрел на неё в полумраке и, сжимая зубы от стыда и унижения.

Он чувствовал и знал, что он взрослее и умнее многих так называемых зрелых мужчин. Он знал, что это надо прекращать – вечеринки с выпивкой. Употребить власть, которой не было и в помине…

Однажды она привела домой мужика. Скинув плащ, она проскользнула в ванную и заперлась там. Александр остался наедине с гостем, который решительно и по-хозяйски сунул ему торт и шампанское и, оскорбительно дыша ему в лицо какой-то чесночной закуской, заявил:

– Слышь, малец, сбегай-ка, отнеси всё это на кухню.

Александр неприязненно разглядывал это обрюзгшее лицо и думал: неужели она сегодня будет лежать под этим вот. Дико и немыслимо... Он аккуратно поставил на пол бутылку с коробкой, взял визитёра за руку и стал рассматривать массивное обручальное кольцо. Затем внезапным рывком швырнул гостя на стену и нажав предплечьем левой руки на его кадык, и сжимая в правой руке его жирные пальцы, сказал злым придушенным голосом:

– Сейчас ты быстро и по-тихому уйдёшь. А если останешься, я пойду за тобой. Я узнаю, где ты живешь. Ты всё понял? Пошёл вон!

Александр отбросил его к выходу. Тот какое-то время смотрел на него вытаращенными глазами, потирая помятую шею и, не найдя что сказать, повернулся и быстро вышел за дверь.

Она, вышла из душа, прошла в зал. Потом бросилась на кухню, а затем в прихожую.

– А.… Где?

– Он ушёл.

– Неправда! Он не мог… Ты выгнал его, да?

– Сам ушёл, – Александр был очень бледен, но говорил совершенно спокойно.

Она посмотрела на него пронзительным взглядом, и, дёрнув плечом, резко повернулась к нему спиной. Не поверила…

И вот сегодня. Она навела красоту, оделась и ушла. Сегодня или никогда! Ему вдруг стало невыносимо душно. Он стянул с себя футболку и зашвырнул её в угол, затем уселся в кресло и посмотрел в окно на низкое серое небо. Он сидел и чего-то ждал. И незаметно для себя задремал.

Сквозь зыбкий и чуткий сон он услышал в подъезде стук её каблучков и сразу же проснулся. Тревожно-блаженная дрожь в животе, металлический привкус во рту. Повернулся ключ в замочной скважине, скрипнула дверь. Шуршание одежды, треск «молнии» на сапоге, знакомый запах духов, вина, и ещё чего-то женского.

Всё как обычно. Быстрые и нервные шаги на кухню. Кофе. Звон посуды. На пол упала, звякнула ложка. Бьющийся пульс на висках, шум воды из-под крана. Быстрые шаги в спальню. Всё, пора.

Болезненно покривившись, Александр выдрался от кресла и, тихо ступая, подошёл к спальне. Привычно прислонившись к косяку, он смотрел, как она переодевается. Она уже сняла кофточку и лифчик и снимала юбку. Потом она накинула халат и сняла с себя колготки и трусики. Поставив ногу на стул, она стала внимательно рассматривать и поглаживать её.

Пора, снова сказал он себе и решительно шагнул в спальню. Под ногами скрипнуло, она испуганно обернулась, убрала ногу со стула и спрятала бельё под халат. Сделав два шага, он остановился. В глазах потемнело, кровь стучала в висках.

– Может, всё-таки выйдешь и позволишь переодеться? – спокойно спросила она. Она стояла спиной к нему, прижимая к себе спрятанное под халатом бельё.

Хватит трястись, другого такого момента не будет. Он подошёл к ней, и поцеловал её в шею.

– Какая же ты всё-таки красивая, – выдавил он из себя глухим деревянным голосом.

– Да что ты говоришь! – откликнулась она привычным снисходительно-насмешливым тоном. Но были и скользящие нотки женского кокетства.

Он продолжал целовать её шею, а она наклонила голову, милостиво позволяя ему это делать. Ничего особенного не происходило: сын ластится к матери, не более.

– Мой почтительный сын, может, ты выйдешь и позволишь переодеться.

Александр не отвечал. Он провёл рукой по её животу и поцеловал мочку уха. Она вздрогнула и напряглась.

– Та-ак, всё… Сентиментальная часть, как я вижу, завершилась.

Она попыталась оторвать от себя его руки. Естественно, этого сделать ей не удалось.

– Да прекрати же! Совсем обалдел от одиночества! – сказала она невпопад и не по адресу, продолжая давить на его руки.

Шумно вдохнув и закрыв глаза, он схватился за её груди, и тут произошло что-то непонятное. Кто-то отчётливо и ясно произнёс: «С чего ты взял, что ты не для неё? Из-за того, что спасовали другие? Ничего не бойся! Она же ничего не может! Она не может врезать коленом в пах родному сыну. И шарахнуть графином по башке тоже не может. Она не будет орать на весь дом. Она выпила кофе и вина и поплыла…» И словно кто-то внутри него опытный и изощрённый отпихнул трепещущего юнца и взял рычаги управления на себя...

Она уже не пыталась его оторвать, а лишь сжимала, и разжимало его запястья, впиваясь ногтями в пульс. Она отвечала! Где-то в потёмках его сознания затрепетали огненные язычки и, переплетаясь и вздрагивая, выросли в буйное радостное пламя. Наполеон и Цезарь – просто щенки! Эта женщина ему отвечала!

Твёрдо, уверенно его рука скользнула вниз. Она приподняла ногу и поджала его ладонь, но он продолжал шевелить пальцами у неё между ног. Влага…

Быстро и неожиданно для себя он легко подхватил её на руки и понёс на диван. Она запрокинула голову и захохотала звонко и оскорбительно, как королева над неуклюжим придворным.

– Что… что же ты собираешься делать?

«Сопляк недоделанный? Конечно. Забрать абсолютно всё, вот что я собираюсь делать» Он опустил её на диван и протиснулся между её ног, чтобы не дать их сомкнуть. Пользуясь тем, что её внимание было рассеяно, он быстро сдёрнул с себя трико и плавки и, навалившись на неё всем телом, начал её целовать. Она уже не смеялась. Она отворачивала лицо, чтобы не дать ему губы.

– Сашок, прекрати…. Это слишком… Ненормальный! Не понимаешь?.. Дурак! Какой же дурак…

Она все ещё билась, толкала его кулачками в грудь, но в этом смятом словесном потоке звучало затёртое, придавленное «Да!»



Настал решительный момент. Александр взял в руку свой, до предела разбухший, которые до сего момента пружинисто покачивался. С детства он имел предубеждение, из анекдотов, из рассказов старших друзей, что якобы она у зрелых женщин большая, размякшая и расхлябанная. И сейчас он боролся с этим. К счастью эрекцию он не потерял и мысленно благодарил тех двух своих ровесниц, с которыми был до этого. Он медленно двинул его вперёд, пока не уткнулся в тёплое и влажно отверстие. И был приятно разочарован. Она оказалась маленькой и упругой.

С трудом, помогая рукой, он протиснул его туда, а затем одним мощным движением вогнал до самого основания. И замер.

«Ещё вчера ты презрительно усмехалась и даже не фыркала (жалко энергию тратить на какое-то там). Надевала колготки и лифчики, не видя разницы между мной и комодом, и спешила по своим делам. А сейчас я на тебе, и я в тебе!» Он чувствовал вокруг своего плотно облегающую горячую влажную и нервную ткань, наслаждался и ликовал. Она казалась идеальной любовницей только для него, и должно было принадлежать только ему, а не какой-нибудь вонючей обезьяне.

Она ахнула.

– Саш-а-ка… – протянула она грудным, неузнаваемым голосом, в котором чувствовалось безмерное удивление. Затем, опомнившись, она упёрлась руками в его бёдра, попыталась оттолкнуть от себя. – Слезь с меня сейчас же! Если ты это сделаешь…

Александр прижал её к дивану. И прислонив губы к её уху, прошептал:

– Я уже это сделал. И не пытайся меня остановить. Я гораздо сильнее тебя. Я НЕ ОТКАЖУСЬ ОТ ТАКОЙ ЖЕНЩИНЫ. И мне плевать на то, что будет завтра.

Он высоко приподнялся над ней и опустился, завершая фрикционное движение. До дрожи хотелось в бешеном темпе утолить свою страсть, но он изо всех сил сопротивлялся этому. Изо всех сил сохранял сознание ясным, стараясь запомнить все свои ощущения.

И она покорилась – безвольно раскинув руки и ноги, повернула голову в сторону: делай что хочешь, меня здесь нет, мне всё равно, а завтра тебе будет мучительно стыдно. Это была последняя линия обороны, самая коварная, сломить которую хотелось больше всего на свете. Он вновь обнаружил в себе союзника, ведущего его верною рукой, и начал двигаться сильно и уверенно, стараясь как можно плотнее прижимать свой к области клитора.

Какое-то движение или показалось... Она медленно раздвигала свои бесконечные ноги и повернулась к нему лицом. Медленно подняла руку и погладила его, едва касаясь волос. Каждый раз, когда он входил в неё, она делала глубокий, мелко дрожащий вздох, в котором постепенно стали прорываться слабые стоны. Внезапно по её телу прокатилась упругая волна, начавшаяся с приподнявшейся груди, а потом опустившаяся ниже. И ещё, и ещё.

Она схватила его за волосы, и, притянув к себе, лихорадочно целовала его лицо. И он жадно впился в эти ищущие губы, завоевывая себе новые пространства. И не в силах больше сдерживать себя, отпустил своё тело на волю. Он уже не рассчитывал каждое движение, а варварски терзал её влагалище, как молодой хищник, учуявший свежую кровь.

Она билась под ним, рвалась к нему навстречу. Потом прижала его к себе, обхватила его ногами и запрокинула голову назад. Преодолевая сопротивление, он опустился как можно ниже и ощутил короткий выстрел спермы и сладкий до боли спазм. Она взвизгнула и сжала его ещё сильнее. Александр почувствовал, как у него помертвели губы. На какое-то мгновение его охватил дикий страх. Захотелось вырваться и убежать, но она не позволила. Спазм отпустил, и горячий поток хлынул во влагалище. Она снова выгнулась и закричала сильно и громко, как кричат только роженицы…

Он пришёл в себя и ощутил бархатистый горячий женский воздух на своей щеке. Они держали друг друга в объятиях и молчали.

Она убрала руки с его спины, и уронила их на пол. Александр поднял её и бережно переложил на диван. Она быстро повернулась к нему спиной и, подтянув колени к животу, закрыла лицо руками. Александр стоял над ней, смотрел на неё, не веря в то, что произошло. Казалось, что вместо него там был кто-то другой, а он только наблюдал со стороны.

Ступая мягко и неслышно, он прошёл на кухню и взял шампанское, оставленное давешним визитёром. Откупорил бутылку, взял бокал и отправился обратно в спальню. По пути с отвращением посмотрел на единственную горящую лампочку и выключил свет в коридоре. Вернувшись в спальню, он уселся в кресло с бокалом в руке, смотрел на неё и по прежнему не верил. Всё, что произошло, казалось слишком грандиозным для него, и оно уплывало, вычёркивалось из его сознания. Александр ущипнул себя за шею, стукнул себя кулаком по скуле и сделал большой глоток шампанского. Потряс головой. Не помогло.

– Подай мне бокал.

Это был её голос. Холодный и ясный, он прозвучал в темноте как приговор. Он подал.

Не поворачиваясь, она выпила шампанское как простую воду и так же, не глядя, швырнула в него бокал.

– Идиот!

И снова спрятала лицо в ладонях. Бокал не разбился. Он ударил Александра в грудь и упал к нему прямо в руки. Александр попятился и упал в кресло.

– Что ты сейчас сделал? Чувствуешь себя героем? Гордишься собой?

Он поставил бокал на журнальный столик и произнёс глухим голосом:

– Я овладел самой прекрасной женщиной на свете, почти богиней, на которую сотни трусливых уродов только смотрели издалека и облизывались. Боялись подойти. Горжусь ли я собой после этого? Ответь сама, Рита.

Она быстро повернулась, приподнялась на локте, замерла.

– Погоди-ка, ты это сказал… – прошептала она и запнулась. – Ты это сказал?! Что ты сейчас сказал?!

– Мне повторить?

Она молчала. В темноте не было видно выражения её лица. Он мог только догадываться какое, сокрушительное действие произвели его слова. Он поднялся, подошёл к дивану, встал на колени, наклонился и взял в ладони стопу её ноги – маленькую и нежную как у девушки-подростка. Потом стал целовать пальчики. На коленях он переполз к изголовью, взял её руку и надолго припал к ладони губами.

Она держала руку перед собой с покорностью, от которой становилось страшно, и смотрела на него, не отрываясь. Глаза её сияли, а лицо изменилось до неузнаваемости. Казалось, что оно светится мягким лунным светом. Она не двигалась, не отнимала руку, а только смотрела. Александр оторвал губы от ладони и заглянул в её глаза. Он сразу же понял всё. Этот взгляд с неодолимой силой тянул его к себе. Как мать, как богиня, своенравная красавица и взрослая женщина она не могла себе позволить в этот момент шевельнуть даже пальцем, но её глаза просили, умоляли и требовали.

Очень осторожно он снял с неё халат, разделся сам и лёг рядом с ней. Они начали с затяжного поцелуя, изо всех сил стараясь не торопить события. Оторвавшись, друг от друга, они с наслаждением смотрели друг другу в глаза и возобновляли поцелуй, который с каждым разом становился плотнее и глубже. Она творила чудеса своим руками. Александр был поражён тем, на что способны эти чувствительные женские ручки. Он запускала их в его волосы и ерошила, гладила их, то, едва касаясь, то тянула за них, причиняя мимолетною боль. Она водила пальчика по его спине, временами впиваясь в кожу ногтями.

Они играли друг с другом, дразнили друг друга и неожиданными прикосновениями, будто соревновались, кто не выдержит первым. Они прижимались друг к другу икрами ног, животами, губами. И каждое движение находило отклик с другой стороны. Она как кошка тёрлась об него напряженной горячей щекой, приоткрыв свои влажные губы и закрыв глаза и это движение, исходившее из самой глубины, вызывало невиданный восторг. Он прижал свой к её и тёрся им, не входя вовнутрь. И это уже была игра на грани.

Маргарита не выдержала первой. Она требовательно и жадно стала двигать своим низом, стараясь найти его, чтобы заключить его внутри себя.

Он опять изведал её глубину и вновь поразился, насколько точно она повторяет его и как плотно с материнской нежностью обволакивает его.

Маргарита обнимала его и ласкала ногами, то, сжимая и перекрещивая их, то раздвигая. Потом мягко прижала их с боков к ногам Александра, чтобы сделать их прикосновения более тесными. Она подняла голову и смотрела вдоль его спины, как вздымается и опускается его мускулистое тело, и это возбудило её до крайности. Она высоко подняла свою грудь, а потом резко бросила её вниз. По её телу пробежала волна, подбросившая её низ и этим ударом она вогнала в себя его член на такую глубину, о которой Александр и не мечтал. После чего она коротко вскрикнула и, схватив его руками за ягодицы, требовательно стала подталкивать его к себе.

Александр ощутил горячий поток, несущийся прямо по нервам и захрипел, вцепившись руками в плед. Она застонал с переливами в голосе и сжала зубами кожу на его плече и оттянула её, с трудом сдерживаясь, что бы не прокусить.

Какое-то время они лежали расслабленные и измождённые – он на ней. Потом Александр её отпустил, и она ушла в ванную.

Долго, очень долго он лежал и тревожно вслушивался в монотонный шелест душа. Никаких других звуков не было слышно. Казалось, что она уже никогда не вернётся. Но она вернулась с сухими волосами и чуть влажным телом. Обернутая полотенцем, походившая на Артемиду, она стояла над ним и смотрела на него сверху вниз. Он взял её за руку и потянул к себе. Полотенце развернулось и свалилось на пол. Она легла на него, не сдерживая сладкую тяжесть своего тела. И он почувствовал её слёзы на своем плече. Она всхлипывала и гладила его по щеке. Потом затихла. Уснула. Александр лежал неподвижно и смотрел в ночь за окном. Он совершенно не мог понять, обрёл ли он желаемую власть или стал рабом…