Это была моя первая командировка на Кавказ и я, понятное дело, слегка нервничал. Однако времена были уже относительно спокойные, да и задание я от редактора получил почти мирное: живописать быт здешних работников органов правопорядка, разумеется, с упором на то, как здесь все на глазах улучшается и расцветает. Для нас снарядили милицейский ПАЗик, приставили на всякий случай вооруженного провожатого и отправили в соседний район набираться впечатлений. Все было настолько спокойно и буднично, что я почти начал забывать, где нахожусь.

Компания подобралась пестрая. Кроме меня, корреспондентов ИТАР-ТАСС и «Красной звезды», а также двух журналистов из соседнего Владикавказа, в нашем «обозе» по стечению обстоятельств оказалась инспекционная группа из окружного финансового управления МВД в составе двух колоритных дам бальзаковского возраста с майорскими погонами на плечах и сопровождавшего их милиционера в чине младшего лейтенанта, вооруженного автоматом АКСУ. Старшей группы была Валентина Егоровна Коншина – полная крашеная блондинка с выдающейся грудью, изрядных размеров задницей и манерами базарной бабы; ту, что была чуток помладше, потемнее и постройнее звали Наталья Геннадьевна Козак. Поначалу мы, как и любые нормальные мужики, обрадовались этому знакомству (хотя обеим женщинам было ощутимо за сорок, арбузные груди Валентины Егоровны и стройные ноги Натальи Геннадьевны все еще приятно тешили глаз), но едва они открывали рот, как все очарование слизывало, как корова языком. Бухгалтерша на службе в милиции – убийственный вариант, доложу я вам. В общем, полноценного контакта у нас с ними не получилось, они были как бы сами по себе, а мы, журналисты – сами по себе. На мой невинный вопрос, за что они нас так невзлюбили, они взъелись уже конкретно на меня, и желание общаться с этими тетями пропало окончательно. Так мы и ехали, глядя в разные стороны. Ехали, пока водитель, объезжая очередную колдобину, не вильнул на обочину, где нас и подкарауливала та самая злополучная мина.

Взрыв прогремел буквально как гром среди ясного неба – ведь накануне нас уверяли, что дорогу полностью разминировали (дорогу, как выяснилось, но не ее обочины!), и вообще этот район, почти уже равнинный, считался давно очищенным от нехороших бородатых людей, и потому относительно безопасным. И вот вдруг такое! ПАЗик словно подкинуло в воздух. Все испуганно бросились на пол, опасаясь, что этим дело не ограничится и нас начнут поливать из автоматов спрятавшиеся в кустах злобные моджахеды. Но нет, дорога и ее окрестности были абсолютно пустынны. Последними, брезгливо отряхивая синие форменные юбки и ругаясь, на чем свет стоит, поднялись с пола бравые бухгалтерши… Убедившись, что угроза нападения отсутствует, мы осторожно вышли из съехавшего в кювет автобуса, чтобы оценить последствия взрыва. Разрушения были относительно невелики, на полноценный фугас та мина или граната явно не тянула, но двух человек (как ни странно, именно нашу вооруженную охрану) все-таки зацепило мелкими осколками, да и у остальных минут десять звенело в ушах. Автобус внешне пострадал не сильно, но, как бы то ни было, а дальше наш ПАЗик надо было тащить на буксире, поскольку колесам и трансмиссии все-таки здорово досталось, да и бензобак тек вовсю – хорошо еще, что не полыхнул… В то время как до завтра ничего подходящего на этой забытой богом дороге не ожидалось. Надо было вызывать по рации подмогу. И тут вдруг выяснилось, что у рации сели батарейки, запасных почему-то не взяли, а мобильная связь (у кого-то оказался с собой сотовый телефон) здесь не работает.

Характер у бухгалтерш в погонах, как я уже говорил, и так был не бог весть какой душевный, а тут и вовсе испортился. Они явно были напуганы происходящим, и от этого крыли всех с удвоенной энергией. Приставленного к ним младшего лейтенанта Оленева, тщетно пытавшегося реанимировать сдохшую рацию, они окатывали такими волнами презрения, что тому впору было захлебнуться. Предложение прогуляться пешком до следующего блок-поста вызвало у них приступ неконтролируемого гнева. Но деваться было некуда, и мы, прихватив самое необходимое, двинулись в путь, пристально глядя под ноги. Впрочем, ничего взрывоопасного нам по дороге больше не попалось.

На марше дамочки в офицерских погонах продолжали вести себя довольно спесиво, то и дело ругаясь и требуя, чтобы их чуть ли не несли на руках. Однажды так и вправду пришлось поступить, когда путь нам преградил взорванный мост через какой-то бурный ручей. Забавно, но когда крепыш Жора Оленев, забыв про обиды, галантно поднял на руки испуганно болтающую в воздухе ногами госпожу Козак и понес ее вброд через ручей, выяснилось, что Наталью Геннадьевну, кроме хамских манер и зычного голоса, отличает интересная манера надевать вместо колготок допотопные чулки на пристегивающихся к поясу кружевных резинках. У какой бабушки она позаимствовала этот диковинный раритет, мы спросить постеснялись. Та же процедура переноски вскоре позволила нам узреть, что главбухша Валентина Егоровна Коншина, напротив, несмотря на преклонный возраст и необъятную задницу, не чурается новизны и охотно носит под форменной юбкой вполне молодежные стринги. Кстати, джинсов обе эти женщины не признавали в принципе (да уж, хорошо бы в них смотрелась жопа Валентины Егоровны!), пренебрежительно называя их «одеждой для скотоводов», хотя в нынешней ситуации они, наверно, были бы не прочь сменить свой сексуально-солдафонский гардероб на что-нибудь более практичное.

Потом нам попался вполне мирный на вид местный пацан с ишаком, с легкостью вызвавшийся проводить нас до блок-поста, но настоятельно рекомендовавший держаться подальше от дороги. Мальчик был настолько предупредителен и любезен, что наши дамы расчувствовались и подарили ему шоколадку. В итоге мы погрузили на ишака пожитки, сошли с дороги и пошли за пацаном по пыльной тропе, идущей вдоль реки. Кончился этот незапланированный поход тем, что мы забрели в какой-то перепаханный снарядами аул – как выяснилось, буквально набитый неизвестно откуда взявшимися вооруженными боевиками. Пацан с ишаком тут же куда-то исчез. Сообразив, что обстановка за сутки радикально изменилась, мы, проклиная свою доверчивость, попытались дать деру, но Валентина Егоровна так неторопливо шевелила булками, что в конечном итоге повязали нас всех. К счастью, у милиционеров хватило ума не открывать огонь, и этим они спасли себе (да и нам) жизнь. Перевес был явно не на нашей стороне.



Обступившие нас бородатые чечены ликовали, как дети – за людей из нашей группы, особенно журналистов из Москвы, вполне было можно получить хороший выкуп. В меньшей степени это относилось к женщинам-бухгалтерам, поскольку персоны они были никому не известные, у них самих за душой после дефолта почти ничего не было, а МВД деньги боевикам платить тогда еще принципиально отказывалось. К тому же наше появление обострило и без того напряженный квартирный вопрос. Для заложников-мужчин наскоро приспособили покосившийся, но еще довольно крепкий сарай в одном из уцелевших дворов на берегу реки. Стали обсуждать, куда девать представительниц слабого пола. Резонно рассудив, что отдельного помещения для охраны женщин в разрушенном ауле попросту нет, а оставлять их вместе с мужчинами не велит Аллах, чечены поступили весьма оригинально – принесли два больших джутовых мешка и веревки. Это привело всех в замешательство. В ужасе от вполне реальной перспективы задохнуться, панически боясь тесноты и темноты, Коншина и Козак категорически отказывались лезть в мешки, упирались, царапались и даже кусались, но после нескольких ударов в лицо и живот вынуждены были подчиниться грубой силе. Тем не менее, попытки отпора им не простили – в этих краях даже самая бойкая ханум поперек мужчине слова пикнуть не смеет, а не то, что поднять на него руку. Когда над испуганно втянутыми в плечи головами бухгалтерш были завязаны последние узлы, не на шутку рассерженные чечены выволокли беззащитных женщин в мешках во двор, где с громкими гортанными криками принялись молотить их кулаками так, словно те были боксерскими грушами. Кое-кто из наиболее оголтелых норовил наподдать и ногой. Поглазеть на гнусное зрелище собралась толпа зевак, в основном детей и подростков, среди которых я без труда узнал затащившего нас сюда пацана. Скаля зубы, он лицемерно уминал подаренную шоколадку и не выказывал ни малейшего сочувствия к беспомощным жертвам избиения, хотя наверняка догадывался, кого бьют в дрыгающихся и пронзительно визжащих женскими голосами мешках. Аналогично вели себя и остальные. Более того, когда утомившиеся аскеры спихнули побитых пленниц в залитую грязью неглубокую яму во дворе и, напоследок помочившись на них, гордо удалились, местные мальчишки тут же принялись швыряться в яму камнями, дружно гогоча над тем, как мешки дергаются и вскрикивают от боли при каждом удачном попадании. Глядя на эту вакханалию через зарешеченное окошко сарая, я тысячу раз простил бухгалтершам все их дурные манеры, сварливый характер и неприязненное отношение ко мне лично. То, что им пришлось пережить, делало их в моих глазах почти святыми.

Вопреки нашим худшим опасениям, закапывать женщин в землю или топить в реке чечены не стали, но и из обоссанных мешков выпускать не торопились. Очевидно, кто-то решил, что так их будет проще охранять. Это было правдой, охрана в данном случае вообще не требовалась, но, к сожалению, изобретательным чеченам при этом было совершенно наплевать, как себя чувствуют изнемогающие от жары и нехватки воздуха пленницы, которых держали в плотно завязанных, без единой дырочки, мешках дни напролет (!), невзирая на слезные жалобы, мольбы и полную антисанитарию. Так в моем родном селе обращаются разве что с поросятами, которых везут на рынок, да и тех обычно не выставляют на самый солнцепек… Под вечер женщин, едва живых от удушья, голода и жажды, втаскивали в дом полевого командира, где наскоро кормили какими-то отбросами, а потом всю ночь зверски насиловали – судя по их истошным крикам и похотливому гоготанию чеченов. Ну, а с утра они снова представали перед нами в виде двух набитых живой плотью грязно-серых кулей, неуклюже ворочающихся в своей зловонной яме в безнадежных попытках освободиться. Различали мы их разве что по голосам да отчасти по комплекции самих узниц: Валентина Егоровна была дамой, что называется, в теле, и скрыть этого не мог даже мешок, который настолько туго обтягивал ее пышные формы, что она едва могла в нем шевелиться. Наталья Геннадьевна смотрелась в мешке поизящнее, но тоже была крайне стеснена в движениях. Такое положение уже само по себе выглядело пыткой, а ведь там была и целая куча других жутких моментов.

Надо ли говорить, что один лишь вид этих облепленных мухами и засохшей грязью мешков заставлял наши сердца ежесекундно обливаться кровью, но что мы могли сделать? Все попытки хоть как-то облегчить участь бухгалтерш путем посулов, уговоров и взывания к милосердию ни к чему не привели. Мы пытались объяснить боевикам, что погоны на плечах этих женщин ничего не значат, что они не имеют ничего общего со столь ненавидимым боевиками спецназом МВД, что они вообще отродясь не держали в руках оружия страшнее шариковой ручки – тщетно… Чечены нас не слушали и продолжали вести себя с ними просто по-скотски. С нами, мужчинами, здесь тоже особенно не церемонились, и обижаться на это не имело смысла, но мы никак не могли взять в толк, как можно было так бесчеловечно поступать с солидными немолодыми дамами, которые многим из бандитов вообще годились в матери?! Условия их содержания были просто чудовищными. Днем им по-прежнему не давали никакой еды, на все просьбы попить обливали помоями или издевательски мочились им на головы; на оправку их тоже не выпускали, поэтому вскоре от мешков начало смердеть, как от выгребной ямы. Чем дышали сидящие внутри женщины, было решительно непонятно. Особенно тяжело приходилось Валентине Егоровне – из-за скверного питания и антисанитарии ее постоянно мучила диарея (в просторечье – понос); к тому же, как я уже говорил, мешок ей был откровенно тесен. В покое их не оставляли ни ночью, ни днем. То и дело к яме подходил кто-нибудь из местных – выкрикнуть оскорбление (самое мягкое было «вонючая русская сука»), ударить палкой или в очередной раз на них помочиться. В ответ заложницы лишь стонали полузадушенными голосами и лениво ворочались в мешках, скорбно качая завязанными горловинами, словно кланяясь своим мучителям – к тому времени даже импульсивная Наталья Геннадьевна окончательно выбилась из сил, а Валентина Егоровна впала в глубокую депрессию. Однажды под утро нам случайно удалось увидеть наших женщин, когда их со спущенными до колен трусами волокли мимо нашего сарая с очередной ночной случки. Сплошь покрытая синяками Валентина Егоровна была без сознания, по перекошенному бледному лицу Натальи Геннадьевны стекала кровь; между ягодиц у обеих торчало по водочной бутылке… Через минуту весь этот ужас был снова надежно упакован в безликую серую мешковину, но, ей богу, меня с тех пор не покидало ощущение, что, в отличие от нас, женщин здесь не просто лишали свободы, а сознательно умерщвляли, причем редкостно изуверским способом. Так продолжалось несколько дней, и было очевидно, что если у нас и есть шансы продержаться до освобождения или уплаты выкупа, то нашим бухгалтершам это вряд ли светит. Больших денег за них потребовать было невозможно, нездоровая страсть чеченов к сексу с воняющими дерьмом сорокалетними бабами долго продлиться не могла, да и силы самих женщин были не беспредельны. Рано или поздно от них должны были избавиться.

Так и вышло. На рассвете седьмого дня нашего плена с тяжелым всплеском в мутный речной поток полетел мешок с Натальей Козак – как потом без всякого смущения поведал нам наш охранник, во время последней оргии ей «случайно» загнали в анальное отверстие острый деревянный сук длиной чуть ли не в руку, и вскоре женщина умерла. Не успели разойтись по воде круги над несчастной Натальей Геннадьевной, как та же участь постигла главбухшу – ее тоже утопили, причем, судя по бессвязным воплям из мешка, Валентина Егоровна на тот момент была еще жива, но за ее рассудок никто бы уже не поручился… Вот при таких трагических обстоятельствах погибли обе женщины-милиционера, и мы ничего не могли сделать, чтобы их спасти. Вечная память этим безвинным мученицам, последние дни которых стали одной нескончаемой пыткой, а смерть была столь ужасной! К сожалению, от них не осталось даже могил, куда бы могли прийти поплакать их дети…

Зверская расправа, учиненная бородатыми выродками над ни в чем не повинными женщинами, настолько потрясла нас, что в тот же день мы объявили голодовку. Тогда чечены вывели из сарая Сашу Криванько из «Красной звезды» и на наших глазах прикладами автоматов превратили его лицо в кровавый фарш. Мы были вынуждены признать, что голодовками делу не поможешь, да и бухгалтерш было все равно не воскресить, поэтому решили отказаться от дальнейших акций протеста и смиренно ждать решения своей участи.

Ну, а потом прилетели вертушки. Дальнейшее вы знаете.