Это был маленький магазинчик в районе Шаболовки, надо еще было идти какими-то плохо запоминающи-мися, утомительными, пыльными дворами; назывался он то ли "Золотой лотос", то ли "Третий путь", не помню уже. Семь корявых ступеней вниз, и вы попадали в полутемный подвал, вытянутый, длинный , слов-но вагон дальнего следования; с одним мутноватым оконцем в углу. Помещение было разделено на две половины самодельным прилавком, на котором были свалены книги. Впрочем, книги занимали здесь почти все пространство - они лежали неровными рядами на полках, на подоконниках, на полу. Пахло книжной пылью, сыростью, резко - индийскими благовониями, типографской краской. В углу бормотало радио, включенное всегда на грани слышимости. За прилавком обычно сидела чудовищных размеров толстуха, которая всегда казалась полусонной. Как выяснилось впоследствии, это было обманчивое впечатление, - когда один посетителей попытался, уволочь книженцию об астральных мирах и их обитателях, тетка с пу-гающим проворством выхватила книгу из его рук, чтобы потом снова погрузиться в свое обычное состоя-ние. Иногда ее замещал бодрый мужичок, похожий на провинциального учителя физкультуры.
     Посетители были предоставлены сами себе. Можно было бродить вдоль прилавка, разглядывая книги, исперещенные древними символами и портретами учителей разных мастей и бюджета, странноватые журналы, жутковатые талисманы, амулеты, руны, листовки с приглашени-ем на курсы огнехождения, левитации и ясновидения.
     Тогда я носила очки a-la Джон Леннон, черные платья по щиколотку, фенечки и браслеты до локтя, темно-каштановые волосы по пояс, серьги с подвесками и еще не знала, что астрология - это лженаука. Потому довольно часто наведывалась в лавочку.
     Лето, скорее всего - июль, полдень; немного душно, помню ехали поливальные машины, и на краю неба нехотя собирались тучи. Я зашла в лавку, чтобы прикупить недос-тающий том "Магических растений", книгу Агриппы и сборник работ о розенкрейцерах, в прошлый раз мне не хватило на них денег. В лавке был привычный полумрак, а через некоторое время и вовсе стемнело, - похоже, начиналась гроза.
     Толстуха, кряхтя, вышла на пару минут и вернулась со связкой све-чей, которые она принялась зажигать и расставлять по углам. Поймав мой удивленный взгляд, она буркнула: "Электричества нет". Книга о розенкрейцерах никак не находилась. Я тихо прошептала заклинание на поиск потерянной вещи. Стремительно темнело. Взяв свечу, я отправилась в дальний угол, чтобы поискать книгу там. Тогда, в неверном свете свечи, я разглядела стоящего в углу человека с раскрытой книгой в руках. Это был изящный юноша, лет восемнадцати, с копной вьющихся волос цвета меда, распущенных по плечам. Одет он был в кожаные штаны со шнуровкой, такую же куртку, но вместо ожидаемой в таких случаях майки с какими-нибудь Napalm Death или Anaphema в пафосных позах, была белая рубашка. Во всем облике чув-ствовалось нечто средневековое:
     Очевидно, я по обыкновению всех близоруких людей, подошла слишком близко, и он поднял голову и пристально посмотрел на меня. У него были спокойные серые гла-за, очень бледное лицо, характерное для людей этой масти, нос с небольшой горбинкой. Крупный, словно с нажимом нарисованный, рот, был странно, нехорошо яркий, красный. "Наверное, таких брали в Гитлер Югенд", подумала я.
     Некоторое время мы молча смотрели друг другу в глаза. Внезапно ветер дохнул в приоткрытую дверь, быстро застучал по железным подоконникам дождь, запахло прибитой пылью, дождем, свежестью.
     Словно по наитию, я приподняла первую страницу книги, которую он держал в руках, и поняла, что это та самая книга о розенкрейцерах.
      Через некоторое время оторопь прошла, и отошла в сторону, заметив блестевшее тусклым золотом имя Агриппы Нотиннсгеймского на темно-синем фолианте, в лавку зашло не-сколько человек, дождь прошел, свечи потушили.
     Я собрала выбранные книги, расплатилась и вышла на улицу, щурясь от солнца. Положив на землю рюкзак, я стала запихивать в него свои покупки, а когда поднялась, чтобы одеть его - я увидела давешнего молодого человека. Он стоял, прислонившись к дереву напротив входа в магазин, скучающим, и даже несколько отстранено надменным взглядом скользнул по мне. "ОК", подума-ла я, "стало быть, он кого-то ждет" и, почувствовав укол разочарования, собиралась было, включить Mike Oldfield-a в плеере, когда вдруг, услышала: " Я ждал именно Вас". Он протянул мне руку, с агатовым пер-стнем на безымянном пальце: "Владимир".
     Так я познакомилась с Володей Хауге.
     ***
     Володя происходил из семьи обрусевших немцев. Немецкий он учил в школе, дома уже никто не разговаривал на родном языке. О принадлежности к великой нации напоминали имена, фамилия, черты лица и страсть к готике. Ему действительно было 18 лет. Мне тогда исполнилось 24 года.
     Мы много гуляли, я выбирала свои любимые маршруты - Гоголев-ский бульвар, Остоженка, Пречистенка, Чистые пруды. Беседовали мы о свойствах растений и трав, о бли-зящемся Иване Купала, о кольце Нибелунгов, и музыке его любимого Вагнера, о германских мифах, о раз-ных системах гадания.: Он особенно интересовался картами Таро и умел гадать по руке, часто, играя, лас-ково хватал мою кисть, ловко выворачивая ее ладонью вверх, жадно разглядывая ее. Я всегда вырывала свою ладонь. Что-то меня останавливало, не хотелось, чтобы он "смотрел" на меня. Он молчал, усмехался.
     Как-то во время особенно долгой беседы о солярных знаках разных народов /не обошлось, разумеется, и без его национального солярного знака/, я, устав слушать о свастиках, солнцеворотах и звезде Магов, перестала улавливать смысл, и, как это часто бывает, "отключилась" и улы-баясь, смотрела, на его проникновенное тонкое лицо, созерцала - как он выговаривает слова своим непри-лично чувственным ртом, потом вдруг задумывается - чуть прищуривая серые глаза, резко, по-птичьи - взглядывает на меня, проводит пальцем по губам и продолжает:
     Потом такие состояния стали посещать меня все чаще - очевидно, уже тогда меня начинала утомлять столь характерная для эзотерики вульгарная "плоскостность" и, попро-сту говоря, скука.
     Возможно, из-за этого, вкупе с гипнозом его красоты, я не обратила внимание на некоторые странности в поведении Владимира. Сейчас, ретроспективно, я вспоминаю, что он , входя в церковь, никогда не приближался к алтарю, а лишь покупал свечи и выходил. Не крестился, не брал святой воды, и очень напрягся, когда я предложила ему креститься. Я же непостижимым образом сочетала тогда христианство /крещение я приняла в 19/ и занятия астрологией, не видя в этом противоречия.
     ***
     Лето. Нежные лиловые сумерки. Жар от нагретого за день асфальта. Мы бредем в них, словно в синем киселе, очарованные, сонные и разморенные близостью друг друга. Он опять о чем-то рассказывает мне, кажется, сказку о золотоволосой Лорелее. В какой-то момент останавли-ваемся, мгновение молчим, смотря друг другу в глаза, по безмолвной команде- сливаемся в поцелуе.
     Сколько раз мы целовались: От его губ пахло черешней, рот боль-шой, нежный, почти женский, охотно внимавший мне. Его хотелось целовать бесконечно, и еще этот запах - больше я его не ощущала ни от кого: Мы бродили томные и разомлевшие, с искусанными опухшими гу-бами, в лиловых летних сумерках.: Уединиться нам было пока негде. Ох, этот квартирный вопрос!
     Часто мы проводили целые вечера на скамейках Гоголевского буль-вара. Я садилась, а он ложился головой мне на колени, я читала маленькую книжечку сонетов Шекспира, время от времени зачитывая понравившиеся строки вслух, Володя задумчиво смотрел в вечереещее небо, вздыхал, поворачивался и прижимался лицом к моему животу. Потом край небо розовел, и мы, обнявшись, шли к метро, притихшие, прислушивались к крикам стрижей где-то высоко, далеко:.
     Был душный июльский вечер. Довольно поздно, часов, может, около одиннадцати. Я сидела на первой лавке от метро на Гоголях, и курила свои любимые "Salem". Володя не-много опаздывал, прошло некоторое время, я уже начинала раздражаться; внезапно, я почувствовала чье-то присутствие. Оглянувшись, я увидела Володю, который, как мне почудилось, давно стоял за моей спиной, то ли выжидая, то ли наблюдая.: В руках у него была темно-красная роза. Какое-то время он стоял, играя этой розой, потом поцеловал ее, и протянул мне. Шагнув ближе, взял меня крепко за руку и, глядя мне в глаза, сказал: "мы едем ко мне, Маргарита". Больше всего меня поразило отсутствие вопросительной инто-нации, но это и взволновало.
     Через бесконечные полупустые лабиринты метро, рука в руке, "чужие люди, верно, знают, куда везут они меня": Мы вышли на какой-то дальней станции, кажется то ли Ясенево, то ли Битцевский парк. Нелюдимые панельные многоэтажки с потушенными окнами, темно, каки-ми-то тропинками, через лужи, пустынные дворы, кусты, вот и подъезд, тоже темно; я зажгла спичку и мы нащупали кнопку лифта. Звон длинной связки ключей, и вот мы стоим в едва освещенном коридоре, иди за мной, тихо, все уже спят.
     В комнате он зажег свечу, я присела на то, что показалось мне каким-то странноватым стулом, и закурила. Я пыталась разглядеть обстановку в комнате, но занавеси были плотно задернуты, а свеча давала неверный, мечущийся свет. Он подошел ко мне, как всегда, спокойно и методич-но, отнял и затушил сигарету, снял мои очки. И остался стоять, рядом, что меня, признаться, удивило. Встретившись с ним взглядом, я вдруг осознала, что он ждет инициативы от меня.
     Я стала медленно раздевать мальчика. Расстегнула и сняла рубашку, - безволосая мальчишеская грудь, как я себе и представляла, положила руку ему на сердце - он вздрог-нул:.. Цветная татуировка во все правое плечо, опять какая-то стилизованная готика: Массивная пряжка ремня на черных кожаных штанах со шнуровкой, о, как я обожаю этот звон расстегиваемого мужского рем-ня! - он стал помогать мне, словно очнулся - я провела рукой по сокровенному, он застонал и задержал мою руку. Медленно, глядя ему в глаза, стянула резинку с его волос, освободила их и они тяжелой золотой вол-ной легли на его плечи.
     Он спокойно стоял передо мной, позволяя себя рассматривать, в зо-лотистом свете свечи - такой тонкий, с распущенными длинными волосами, так похожий на девушку: Глаза чуть прикрыты, в них одновременно шальное и сонное выражение, крупный рот приоткрыт, голая грудь с беззащитно-розовыми сосками, плоский живот, от пупка начинается золотистая полоска волос- до-рога любви, как я это называю, красивой формы крупный орган, обвитый пульсирующей веной:..
     Я стянула свое платье и распустила волосы, и мы некоторое время созерцали друг друга, словно первая пара в Эдеме. Потом со стоном повалились куда-то вниз, в темноту, на мягкое:
     Я быстро поняла, что я буду первой, и это знание наполнило меня счастьем:
     Это было то, о чем я всегда мечтала, и то, что и по сей день вызывает во мне дрожь. Властвовать над нежным красивым юношей, младше меня, обучать его языку любви, владеть его пока еще нетронутым телом, запечатлевая на нем свои поцелуи, отталкивая и принимая его, слышать его стоны, видеть его первый восторг, его первую судорогу, заставить это ангелоподобное существо подчинить-ся и молить о наслаждении, которое только я могу дать:.
     Разве может какой-нибудь взрослый мужчина сравниться с красивым мальчиком!
     Вдыхать этот почти детский нежнейший запах, целовать его длинные девичьи волосы:.
     А эта особая юношеская худоба, как писал Бунин "прочь от земли", а этот яркий румянец, пятнами, а эта прекрасная непосредственность в переживании наслаждения - его сто-ны, вскрики, ах, как кривится его нежный рот, когда он кончает:
     От моих взрослых мужчин пахло их уверенностью, их усталостью, их начинающей стареть плотью, их бесчисленными женщинами, от многих вполне чистоплотных людей, пахло попросту могилой. Их лица в моменты наслаждения напоминали старческие. Их судороги наслаждения на-поминали агонию. Они выполняли свои мужские "обязанности" молча, сжав зубы, словно отрабатывая нор-мы своих, неведомых мне ГТО:
     А что сравнится запахом юношеской спермы, а их неисчерпаемая потенция, а их неутомимость и постоянная готовность: Взрослые мужчины начинали жаловаться на серд-це, печень, легкие и тяжелую жизнь, вздыхали, навязывая мне чувство вины за то, что я "принуждаю" их заниматься сексом, заставляя меня ощущать какой-то неполноценной, опасной для общества нимфоманкой, в то время как я была просто здоровой темпераментной молодой женщиной. И это у них были проблемы, которые они по старой подленькой мужской привычке сваливали с больной головы на здоровую. Как правы феминистки со своим лозунгом, что чем более хиреет фаллос, тем сильнее мужская тирания и угнетение, унижение женщины.
     Я сижу в своей квартире, отделенная чередой лет от того лета, фев-ралем от июля, зрелостью от юности: Сквозь мое усталое сегодняшнее лицо, просвечивает мое тогдашнее - лукавый взгляд, румяный рот, и волосы, волосы, теперь вот они убраны в короткое каре, под глазами - залегли грустные тени, а рот предательски бледен.
     Я вглядываюсь в то дальнее, в какой-то момент невидимые перего-родки из прочнейшего материала времени, дрожат, плавятся, и я снова лежу в этой темной комнате, едва освещенной огарком свечи, и смотрю на его разметанные о подушке волосы:
      Я сравниваю: беру прядь своих темно-каштановых и прикладываю к его золотисто-медовым: Ничего общего: "Лед и Пламень", говорю я: "Воздух и Земля" отвечает он, заключая меня в свои объятия. Мы перекатываемся, по очереди ощущая тяжесть, друг друга, наши волосы переплетаются, смешиваются, наша слюна и дыхание поделены поровну, мы проникаем, друг в друга, под-ныриваем, заплываем в запретные, тайные заводи, мы запускаем руки друг другу в струящиеся волосы, пу-таясь в них, как в морских травах, мы впускаем наши трепещущие языки в нежные глубины ртов, они от-плывают, чтобы через мгновение, дав нам вынырнуть и глотнуть воздуха, сплестись и медленно погружать-ся на дно, пуская пузыри наслаждения :. Мы соединялись бессчетное количество раз, потом так и заснули, не разъединившись:
     ***
     Я проснулась раньше, и, как это бывает, с трудом подавив приступ обычной в таких случаях паники "где это я?": Я отыскала свои очки. Одев их, я вздрогнула - прямо напро-тив нашего ложа висела огромная ,почти во всю стену репродукция Дюреровских Четырех Всадников. "Ан-гелы Апокалипсиса" - шепотом произнесла я.
     То, что я увидела дальше было посерьезней.
     Стены комнаты были покрашены в черный цвет, справа и слева от гравюры Дюрера, красным были нарисованы какие-то недобрые символы - пентаграммы с латинскими над-писями внутри.
     Оглянувшись, меня передернуло - на стене висел плакат с фотогра-фией какого-то православного храма, поставленный вверх ногами, несколько перевернутых распятий, и опять - какие-то жуткие то ли имена, то ли стихи, написанные латиницей .
      На столе - пучки засушенных трав, множество баночек с чем-то чер-ным, засушенным внутри, индийские благовония, и:. Разломанные церковные свечи!
     Стараясь не шуметь и унять бившую меня дрожь, я стала одеваться, поглядывая на спящего. Ужас, охвативший меня, может быть сравним только с безграничным ужасом, за-хватывающим сознание во сне, когда бежишь от чего-то страшного, а ноги ватные и из горла вместо крика вырывается еле слышный шепот. Напялив дрожащими руками платье, я чуть не вскрикнула, увидев то, на чем оно лежало - странноватый стул, на который я было присела вчера ночью оказался плахой, к которой была привязана изуродованная кукла со связанными сзади руками и цепью на шее, в тело было воткнуто несколько булавок:. "Господи, Господи, что же это? Только выведи меня отсюда живой и невредимой!"


     Схватив рюкзак, и шалея от грохота собственного сердца, я резко открыла дверь, оглянулась - и покрылась холодным потом: Володя спокойно смотрел на меня своими серы-ми арийскими глазами. В следующее мгновение он вскочил. Взвыв от ужаса, я кинулась бегом по коридору, судорожно отперла дверь, тут он почти настиг меня - но поскольку был голый - замешкался, а я успела юркнуть в чудом открывшийся передо мной лифт. Из лифта вышел, насвистывая, здоровый бугай с собакой на поводке, и оценивающие меня оглядев, ухмыльнулся и начал деловито возиться в замке соседней двери, я же быстро нажала кнопку первого этажа, и уже уезжая, слышала, как резко хлопнула дверь квартиры - то ли соседа, то ли моего безумного любовника.
     Я не помню, как я бежала по незнакомым дворам, как поймала тачку, и, задыхаясь, прокричала свой адрес, как я пришла домой, отключила телефон, села на диван, и, раскачива-ясь из стороны в сторону, бубнила на разные лады "что же это такое? что же это такое? что же это такое?".
     ***
     Моя подруга Юля давно предлагала поехать к ее родственникам, но я все отказывалась, по счастью - она позвонила мне перед отъездом - попрощаться, и сильно удивилась, когда я, чуть не плача, стала умолять ее взять меня с собой. На следующий день, я полуживая от пережитых кош-маров, в полночь, я уехала из Москвы в Санкт-Петербург. На две недели.
     За две недели в Питере мне стало получше. Происшествие стало ка-заться не столь страшным, я постепенно успокаивалась Так же, как днем не властны ночные страхи, образ Володи бледнел, но все же - мне было не по себе. Дело было не в тех вещах, что я видела в его комнате, де-ло было в том, что было за этими вещами, что наполняло их силой, а меня безграничным ужасом.
     Вкратце посвятив подругу, всегда с неодобрением относившуюся к моим астрологическим изыскам, и получив лекцию в стиле: "Я так и знала, что этим закончится!", я решила пойти в церковь.
     В небольшой церквушке на окраине Питера, я долго беседовала с молодым батюшкой. Он утешил меня, но велел отказаться от чернокнижия. И предупредил, что сделать это будет непросто.
     Я, отстояв службу, и поблагодарив за свое спасение, поехала на Пет-роградскую сторону, где жили родственники моей Юльки. Почти успокоенная, я приехала в Москву, в кон-це августа.
     ***
     Дома меня встретили радостно, стали рассказывать новости, я много говорила о Петербурге, о том, как ездили в Павловск, о том, что в Питере все другое, и , что даже кошки там не такие, как Московские:
     Продолжая рассказывать, я подошла к окну, и запнулась - во дворе , облокотившись на решетку, стоял Владимир и смотрел на мои окна. Я, как ужаленная, задернула занавес-ку.
     Значит, все продолжается.
     Он звонил мне каждый день - я бросала трубку. Он подкарауливал меня на улице, и внезапно хватал за руку, тащил в подворотню, так что сердце мое заходилось от страха и готово было выпрыгнуть и скакать по асфальту. Я отбивалась, царапалась, кусалась, кричала: "Оставь ме-ня!" Он больно выворачивал мне руки прижимал меня к стене, вставляя мне колено между ног, горячо шеп-тал: "Давай поговорим. Куда же ты рвешься? Ты все неправильно поняла. В этом нет ничего плохого."
     Сдавленно спросила: "Ах, ничего плохого? А зачем же ты кук-лу:так?", укусила его, вырвалась и убежала. Воспоминание о кукле было самым мучительным. Было столько злости и ненависти в этом осквернении человеческого образа, что я чувствовала приступы физиче-ской боли, вспоминая ее заломленные руки, истерзанное тело и взгляд стеклянных глаз.
     "Мы созданы друг для друга. У тебя есть сила, и будем вместе. Я смотрел на Таро - они мне сказали, что мы должны быть вместе, и только с тобой я смогу сделать, то, что я хотел! Ты сможешь делать, то, что никто не умеет, все , что хочешь, всех подчинишь своей воле" и прочий бред. Потом, видя что мысли о мировом господстве меня не увлекают, сменил репертуар: " Я же люблю те-бя. Ты же моя первая женщина - мы навеки связаны. Ты так красива. Твои глаза снятся мне каждую ночь. Я хочу тебя, я тебя желаю. Я знаю, ты притворяешься, но ты тоже обожаешь меня. Я же вижу, тебе нравятся такие , как я!" Это все наговаривалось мне автоответчик, присылалось в письмах, закидывалось мне вместе с камушками в форточку, шепталось, когда ему удавалось меня поймать во дворе.
     Исчерпав способы физического воздействия, он принялся за магию, и тут я узнала, что значит поговорка "из огня , да в полымя". Он являлся мне в снах, по большей части, эроти-ческих, он постоянно мерещился мне на улицах, на что я, следуя другому народному совету, постоянно кре-стилась, его лицо вдруг очень четко, возникало в моем сознании, словно в мой мозг вставляли диапозитив с его портретом, и я никак не могла отвязаться от этого, все же, прекрасного образа. У меня были галлюцина-ции его запаха, его голоса -я периодически слышала его голос, зовущий меня по имени; его прикосновений - вдруг кто-то словно клал руку мне на грудь, или я чувствовала, что кто-то коснулся моих волос.
     В сентябрьскую ночь накануне моего дня рождения, я проснулась от ощущения сжимающих меня объятий, причем, сила обнимающих меня "рук" постепенно усиливалась, и в какой-то момент, я поняла, что вот-вот я не смогу дышать. Я попыталась крикнуть, но по законам жанра horror movies, из горла вылетел только слабый стон, к счастью - в комнату, вбежала моя любимая собака лайка по прозвищу Амудсен, и громко гавкнула. "Объятия" разжались - я с трудом протянула скованные страшной слабостью пальцы к кнопке при кроватной лампы, загорелся свет. Утром я очнулась, от сильной головной боли. Кроме того, меня било в лихорадке. Матушка, измерила температуру, охнула, вызвала врача.
     Доктор, осмотрев меня, словно конферансье, торжественно объявил: "Воспаление внутреннего уха!" И меня госпитализировали.
     ***
     
     Я предупредила своих домашних не сообщать мое местонахождение. Лечение мое подходило к концу, почти восстановился слух и уже не так мучили головные боли. Соседки по палате обучали меня вязать, делать мережку и ,попытались было, обучить игре в дурака - но после моих приключений карты стали мне крайне неприятны, и я не могла без отвращения смотреть на их сращенные по законам сиамско-близнецовой анатомии, туловища с двумя головами.
     В больницу время от времени забегали однокурсники, родственники, Юлька. Как-то она приволокла с собой своего кузена, Виктора, и, многозначительно подмигнув мне, удали-лась, на какое-то "срочное собрание в институте". Виктора я несколько раз встречала на Юлькиных днях рождения, которые всегда проводились в один и тот же день - 25 июля. Мы даже пару раз танцевали с ним медленный танец, вяло перебирая ногами, потом вместе курили на балконе, беседовали не помню уже о чем: В этот раз он куда-то пропал, и , помнится, Юлька в разговоре обронила, что брат уехал в археологи-ческую экспедицию, на все лето. К разочарованию Юльки, имевшей идею фикс устроить наше с Витей "бу-дущее", я не заинтересовалась столь "небрежно" поданной информацией -мысли мои были лишь о моем тевтонском Ромео.
     Кузен Виктор учился в историко-архивном на пятом курсе, писал диплом - что-то по скифским делам, был высок, невероятно худ, сутул, имел темные вьющиеся волосы, крупный, горбатый нос, доставшийся от армянской мамы, карие глаза - чуть на выкате, и склонную к зага-ру, смугловатую кожу, и неприятную манеру хрустеть всеми многочисленными суставами своего тощего тела.
     По иронии судьбы, которая, как это было не раз доказано, любит рифмы, Виктор год назад лежал в этом же отделении с какой - то особо тяжелой ангиной. Он-то и рассказал мне, как можно потихоньку от постовой медсестры, проходить в душ для сотрудников, и даже принес из дома сохранившуюся с прошлого года отмычку от замка /как все историки, он был барахольщиком и зану-дой/.
     Идти надо было длинным коридором, освещенным неживым светом люминесцентных ламп, в самый конец, и возле кастелянтской завернуть за угол, а там, в небольшом закутке и находился заветный душ.
     Я ходила туда каждую ночь, часов в 12, тщательно оглядевшись, и приготовив на всякий пожарный байку о "таблетке снотворного".
     ***
     Было около часа ночи, когда я, веселая и вымытая, с еще мокрыми волосами, в одной ночной рубашке на голое тело, медленно брела к своей палате. Свет в коридоре выклю-чили, далеко, на посту, горела настольная лампа. Все спали, из палат слышался равномерный храп, из ком-наты медсестер - приглушенный смех, песенки из радио, бутылочный звон. "Ординаторы пришли", зевая, подумала я, и завернула за угол.
     В какой-то момент, боковым зрением, я уловила некое движение в темноте, но было уже поздно. Сильная ладонь, зажала мне рот, меня подхватили, и через мгновение я оказа-лась в кастелянтской. Помещение освещалось бледным светом уличного фонаря, проникавшим через не-большое зарешеченное окно. Вокруг высились узлы с чистым бельем, стопки вафельных полотенец, про-стынь и пеленок. Все это я созерцала, будучи прижатой к стеллажу с аккуратно сложенными пододеяльни-ками, с заведенными назад руками. Почти с первой секунды, я поняла, кто это. И единственное, что меня удивляло, как он смог пройти через ночную охрану. "Я здесь торчу уже с семи часов. Как видишь, я неплохо читаю твои мысли". "Ааа, вот оно что". Почему-то я перестала его бояться, за это время. "Ты собрался, ме-ня в жертву приносить, что ли?" Он рассмеялся, резко развернул меня к себе, и сказал:
     -Это ты меня в жертву принесешь!
     -Что за фигня! Оставь меня в покое, пожалуйста, и хватит мне гово-рить всю эту высокопарную эзотерическую муть!
     -Рожденная под знаком Девы, сильнее рожденного под Водолеем, ты - мой знак смерти.
     -Как мне надоел этот дурацкий пафос! С меня - хватит! Я больше не верю в это.
     -Нет, ты просто еще не знаешь, вернее, не хочешь знать: Но еще есть время:А сейчас:
     -Отстань, оставь меня!
     Он попытался поцеловать меня. Я оттолкнула его, он снова схватил меня за кисти рук, да так, что я застонала от боли. Быстро нагнувшись, я укусила изо всех сил его за руку, он охнул, и как-то ловко вывернув меня, оказался сзади, держа меня за заломленную правую руку. Я со всей силы дала ему по ногам, двинула локтем левой руки по ребрам, вырвалась, но споткнулась об узел и на-взничь повалилась на груды белья. Вскочила, прыжком оказалась около двери, но тут он схватил меня за волосы, и, ловко намотав их на кисть, прижал меня к стене, а другой рукой:через мгновение я услышала столь любимый мною звук судорожно расстегиваемого ремня, еще через пару мгновений, моя рубашка была задрана, он специально помедлил, чувствуя, что меня уже сотрясает дрожь, и, застонав, одним грубым рыв-ком вогнал в меня свой огромный орган.
     Умом я понимала, что это - спятивший мальчик, от которого можно ждать самых неприятных номеров, который, как говорится, не отделяет реальность от сказки, что у него в комнате страшная кукла, ангелы Апокалипсиса и что-то жуткое, засушенное в баночках.
     Но ум мой куда-то делся, страх отступил, мне только хотелось, чтобы этот красивый юный мальчик с длинными волосами, жестоко и неистово, врывался в меня, и драл, драл бы меня до бесконечности::.
     Володя предусмотрительно зажал мне рот рукой, потом три его паль-ца, были захвачены моим ртом, и это единственное, что помогло нам не перебудить всё II ЛОР-отделение.
     Мои длинные волосы были по-прежнему намотаны на его левую кисть, и он время от времени задирал мою голову и впивался в меня поцелуем. Потом жестко нагибал мою голову вперед, кусал больно меня за шею, потом хватал за руки, заламывая их, нагибал меня, входя все глубже и глубже. Свободной рукой он сильно стискивал грудь, так что я вскрикивала от боли. Но больше всего меня заводили слова, что он мне говорил хриплым от желания голосом: -Получай, на тебе, на! Этого ты хотела, да? Отвечай! Блядь! Вот тебе, вот! Я уже давно все про тебя понял:Ты ведь такая же как я, не-нормальная, чокнутая:: Свихнутая на мальчиках:Дрянь! Сука! Вот тебе! Так! Так..так, ааааааа, обожаю тебя, обожаю, обожаю тебя, оооооо!!!!! Повернувшись, я увидела, как знакомо капризно кривится его рот, как он зажмуривается, резко выгибается назад, волосы взлетают и рассыпаются по плечам, и тугая струя вырывается, и рывками из него выскакивает раскаленная серебристая сперма.
     Обессиленные, мы повалились, на узлы, и некоторое время, молча созерцали потолок и стены, колышущиеся тени деревьев, вдалеке проехала машина, протащив за собой ве-реницу теней по потолку, ветер зашумел в ветвях:. Потом он обнял меня. Мы лежали, обнявшись, приль-нув друг другу.
     -Знаешь, я люблю тебя, я не смогу без тебя::.не надо так со мной, зачем ты так мучила меня:.
     -Ох, лучше бы ты молчал, мальчик:
     -Почему?
     -Тебе так больше идет: ничего не нарушает твою красоту: да еще это твоя комната ужасов:
     -Отчего ты не хочешь понять:
     - Потому что понять это невозможно:
     - Если бы ты знала:.
     - Как я одинок:.
     - Вот и ты уже читаешь мои мысли:
     - Лучше бы ты прекратил эти свои чернушные упражнения. Выкинул бы все это на помойку, а лучше бы сжег. И вообще, пойду я в палату, мой принц. - я по-пыталась встать, но он рывком вернул меня обратно.
     - Нет, мы уйдем отсюда вместе - сказал он жестко.
     - Да, да, завернемся в простыни
     Он засмеялся.
     -Я тебя никогда не забуду
     -Что за патетика: Собрался в мир иной?
     -Я же говорил, хочешь ты этого или нет, но ты:
     -Ааа, опять про свой знак смерти? Начитался Шиллера, бедный мальчик, Вертером себя представил. Вертер Хауге. Тебе идет.
     -Ты - сумасшедшая:
     - А ты - образец психического здоровья, только вот комната вызовет несколько вопросов у специалистов:.
     - Ты все не так поняла:
     - Ну уж, конечно, куда уж нам, убогим.., говорю я, начиная серьезно раздражаться
     - Ich liebe dich, Гретхен, улыбаясь шепчет он, обнимая меня, и, глядя мне в глаза с холодным торжеством , снова вставляет мне без всяких предисловий...
     
     Мы некоторое время еще встречались в кастелянтской. Несколько раз мы виделись после моей выписки, но домой к нему я отказалась ехать. Я перестала верить в эзотерику, и это разрушило чары и перестало влиять на меня. Сразу после выхода из больницы я к великой радости родите-лей, вывезла все свои книги на помойку.
     Владимир продолжал звонить мне, но - началась учеба, надо было писать диплом, а вскоре я познакомилась с милым англичанином - славистом по имени Джон, и вскоре я вышла замуж и уехала со своим мужем в Лондон. Прожив там 5 лет, родив двух сыновей-близнецов, и вер-нувшись погостить в Москву, я вошла в вагон метро, и увидела Владимира. Я сразу узнала его, хотя он за-метно повзрослел, волосы были обрезаны по плечи, и одет был совсем обычно, очевидно, средневековая эстетика себя исчерпала.
     Он стоял ко мне вполоборота, и вдруг, словно что-то почуяв, он стал озираться по сторонам, - я быстро спряталась за чью-то могучую спину, он встал, двинулся в мою сторону, словно сомнамбула, смотря перед собой невидящими глазами, тут в вагон вошла толпа людей, и я, словно Улисс, прикрываясь ими, благополучно выбежала из вагона незамеченной. Теперь я даже не знаю, что с ним, жив ли он, сбылись ли его мрачные предсказания в духе немецких романтиков, что сейчас в его комна-те, так же он любит слушать Вагнера и есть ли у него какая-нибудь женщина:
     Думаю, он помнит меня, как помнит и никогда не забудет свою пер-вую женщину каждый мужчина:
     А может - все нежнее, грустнее и легче, не знаю.
     От него в моей жизни осталось лишь это красивое воспоминание, которое, как любимую книгу, иногда достаешь с полки, и бегло пролистываешь, любуясь на готический ор-намент, обвивающий строки изящных стихов, давно знакомые гравюры с изображением юноши-мага с тон-ким надменным лицом и волосами цвета меда.
     В любом случае, что мне еще сказать- when all is said and gone.